Искусство съемки “с пупа”
На практике искусство фотографа проявляется там, где нет фактуры, нечего снимать. Помнится, лет пятнадцать назад говорили: "Нечего снимать - цепляй фиш-ай!" Это не выход…
1983 год. Маленькая деревушка Сан-Грегорио, в 50 километрах к востоку от Рима. Непонятная для местных жителей пара снимает квартиру в одном из старинных домов. Люди тихие, не стремящиеся к общению. Поджарый мужчина здоровается на улице со всеми, даже с детьми, но подружился он только с семьей местного каменщика, с которым они часто на машине уезжали в горы.
Но большее количество времени мужчина нелюдим. Он, немного пугая обывателей, ходит по окрестностям и зачем-то фотографирует “поляроидом” вещи, на которые никто не обратил бы внимания: разрушенный дом, корову у сарая, снопы в поле, куклу, выброшенную на свалку, скульптуру на кладбище...
Через несколько месяцев семья съехала, а через три года крестьяне из Сан-Грегорио узнали, что “непонятный” мужчина умер от рака. Узнали от журналистов, которые приезжали в деревеньку, пытаясь собрать воспоминания о нем. Мужчина оказался русским кинорежиссером Андреем Тарковским. Фильмов его они не видели, а потому скоро забыли.
Для чего он фотографировал? Это была его форма созерцания мира. Примерно в то же время снималась “Ностальгия”, и Тарковский удивлял итальянскую съемочную группу тем, что мог десять минут неподвижно простоять перед обшарпанной стеной, в то время как сотня человек терпеливо ждала, когда этот сеанс медитации закончится. Граждане кинематографической державы привыкли ко многому, а посему странности русского итальянцев вовсе не удивляли.
Но вот что важно для нас: одинокий человек с фотоаппаратом воспринимается окружающими как чудак.
Понятен далеко не всем не только человек с фотоаппаратом, но и язык фотографии. Хорошая фотография и “фотография для продажи” - вещи разные. Люди, говорящие честно, что не понимают той или иной карточки, во мне вызывают уважение. Помню, во времена моей “туманной” юности только-только массовыми тиражами начали издавать “Мастера и Маргариту”, так вот, некоторые из моих знакомых, попытавшись одолеть культовый роман, “обламывались” и говорили честно: это, на мой взгляд, мурня. В каком-то смысле, для этого нужно было иметь гражданское мужество, поскольку могло пробудить презрение в своем кругу, так как хорошим тоном считалось говорить по повода “Мастера” только “охи” м “ахи”. А уж до понимания той или иной вещи еще можно было дорасти...
Как и литература, как и кино, фотография делится на “фотографию не для всех” и “фото-попсу”. Истинный язык фотографии настолько сложен, что для его постижения нужно потратить немало времени (на Западе в некоторых колледжах ее изучают как отдельный предмет - и то лишь техническую ее сторону, если это не фото-колледж). В принципе, засилье “фото-попсы” - модных журналов, раскручиваемых “шедевров”, рекламы - не носит агрессивный характер, но, тем не менее, именно на этих сомнительных образцах в обществе воспитывается фотографический вкус, если таковой нужен вообще.
Сейчас модным стал следующий “революционный” фотографический жанр: имитация великих произведений живописи. Когда я вижу в глянцевых журналах подобные шедевры, то в первую очередь задумываюсь: сколько надо сил потратить на воспроизведение всех деталей модели и интерьера, причем - не только сил фотографа, но и стараний визажистов. А народу, между прочим, нравится! Прикольно...
Но кто утверждает, что среди попсы не могут встречаться шедевры? И кто хоть когда-нибудь прочерчивал границы между фото-попсой и серьезной фотографией? Хельмута Ньютона можно причислить к творцу попсы, но он, без сомнения, - серьезный фотограф, правда, “играющий” с публикой.
Человечество, так ненавидящее камеру в качестве “претерпевающего”, в роли “разглядывающего” требует одного: разнообразия. Людям нужно все: и красивые пейзажи, и порно, и криминальные карточки, и фото звезд в шикарном интерьере. А уж что касается личных архивов простых обывателей, то чем больше фотографий составят штабеля домашних альбомов, тем душе обывателя станет легче. Именно любительскую, бытовую фотографию Ролан Барт рассматривал как феномен в своей книге “Camera Lucida”. В частности, он писал:
“...Другие книги носят исторический или социологический характер; для наблюдения за получившим всеобщее распространение феномена фотографии авторы по необходимости занимают весьма отдаленную позицию. Я с раздражением констатировал, что ни в одной из них речь не шла о тех снимках, которые интересуют именно меня, снимках, которые доставляют мне удовольствие или возбуждают. Что я мог извлечь из правил композиции пейзажа в фотографии или... из рассмотрения фотографии как семейного обряда?. Каждый раз, когда мне случалось читать что-то о фотографии, я представлял себе конкретное фото, которое любил, и это приводило меня в ярость... Перед лицом некоторых фотоснимков я хотел бы одичать, отказаться от культуры...”
Действительно: если какая-то фотографическая теория выбрасывает “за борт” хотя бы один из видов светописи, велика ли ее цена?
О сущности фотографии
Один из “дилетантов от фотографии” русский философ Владимир Вейдле заметил, что голландские живописцы XVII века считали себя в большей мере фотографами, нежели “артистами”. В старину изобразительное искусство, а в особенности гравюра были чаще всего документами в первую очередь, а уж искусством - во вторую. То есть , живопись несла функцию, через 200 лет перехваченную фотографией. Вейдле замечает:
“...Фотография не просто механически воспроизводит, но и механически искажает мир. Плохой живописец уподобляется фотографу не любовью к миру и желанием передать его как можно полней . Без этой любви, без этого желания вообще не существовало бы изобразительных искусств, а лишь применением в своей работе заранее готовых, мертвенных, механических приемов, причем совершенно безразлично, направлены ли эти приемы на воспроизведение видимого мира, или на какое угодно его изменение.”
Голландцы, в отличие от первобытного человека, прекрасно понимали, что они отчасти фотографы; к тому же в своей работе многие из них использовали камеру обскуру. То, чем, например, занимался Вермер Делфтский, в полной мере можно было бы назвать светописью. Свет - причем, естественный - был для голландца философией. И не только: художник очень любил вносить в композиции казалось бы, случайные предметы, что тоже является существенной особенностью фотографии (где “случайности” бывают действительно случайными, а не преднамеренными, - простите за тавтологию). Загадка Вермера заключается еще в том, что им восхищались не только фотографы, но и художники-импрессионисты, а ведь частью их творческой сверхзадачи являлось отрицание фотографической точности (Ван Гог, к примеру больше всего ценил в работах Вермера цвет).
Фотография богата разнообразными курьезами. Я храню, к примеру, заметочку из газеты “Московский комсомолец” от 6 марта 1991 года:
Папа у Насти силен...
В редакции журнала “Советское фото” на Малой Лубянке в д. 16 акционерное общество “Диво”, которое выпускает аналог Книги Гиннесса, вручило диплом Насте Федоренко, свидетельствующий о том, что она является самым юным фотографом Советского Союза. Через месяц Насте исполнится... 4 года.
Научил ее фотографировать папа - Сергей Федоренко. Он возглавляет детскую фотостудию в донецком Дворце пионеров. Настя владеет фотоаппаратами “Эликон-4”, “Эликон”, ФЭД”. Знает, что такое фотовспышка, и умеет с ней обращаться.
Там же открылась фотовыставка Насти Федоренко. Называется она “Вместе с папой”.
Многое изменилось с той поры: сгорела редакция “Советского фото”, сам журнал почил в бозе, героиня заметки стала заграничным жителем... И все же, интересно: Нынешняя Анастасия Федоренко занимается фотографией?
Или: как там у них с фотостудией? На днях вернулся из командировки из чувашского городка Алатырь, мягко говоря, в несколько поколебленных чувствах. Дело в том, что “лукавый” меня затащил в дом культуры (очень, между прочим, красивый) и там случайно в витрине я увидел афишу: “Фотограф Александр Горюнов оказывает услуги по студийной съемке и съемке свадеб и торжеств... заседание фотоклуба проводится по средам”. Я припомнил, что когда-то, еще до всяких реформ, фотоклуб из Алатыря гремел на всю страну. Кажется, он назывался “Мираж”.
Была среда и на третьем этаже, в оборудованной студии, я застал самого хозяина. Александр имел лицо любящего выпить человека. Когда я доложил, почему я пришел к нему (он-то, бедолага, надеялся, что я клиент!), Александр помрачнел и поведал мне, что ни о каком творчестве уже лет восемь нет никакой речи. Приходится зарабатывать на жизнь свадьбами и похоронами. Семья давно разрушена, весь фотоклуб состоит теперь из него одного, и объявление о заседаниях висит так, для душевного спокойствия. В лучшие времена у них был спонсор, завод “Электороавтомат”, помогающий с аппаратурой и материалами, теперь же... в общем, изменилось многое и не в благоприятную сторону. Куда делись фотохудожники? Кто-то спился, кто-то просто бросил все на... и уехал в Москву строить дачи да бани. Фотографам, живущим хотя бы в республиканском центре (Чебоксарах) полегче, но и они оставили творчество.
Такая вот история. Вообще, в провинции всегда было тяжело продвигаться таланту. Известно, что перспективы для роста имеются только у того, кто смог осесть в Москве (а уж о Западе и речи нет). Поэтому естественно стремление провинциалов в первопрестольную, где куча прессы, много рекламных и информационных агентств. Фотолюбительство в том виде, в котором оно существовало при советской власти, в наши времена находится если не в мертвом, то в едва дышащем состоянии. И главная причина здесь - экономическая.
Я знаю несколько современных фотолюбителей (в самом хорошем смысле этого слова!) из “новых русских”, или, если вам угодно, из среднего класса, “мидла”. В частности усиленно занимается фотографией муж одной из моих коллег, причем, не для продажи, а так, для собственного удовольствия. Поскольку в обычные дни он занят “деланьем денег”, светописи он отдается в отпусках, причем за дни отпуска он снимает по сотне пленок и фотоаппарат у него не из самых плохих. Получается у него не так уж и плохо (отснятое он тут же, например, в Греции или Испании проявляет и печатает сотни карточек, помещая их а альбомы). Эти альбомы я несколько раз просматривал и всякий раз этому человеку немного завидовал: я бы и сам с удовольствием так занимался фотографией, только не в отпуске, но круглый год. Но надо “рубить бабло”, а ведь я зарабатываю на хлеб с маслом исключительно фотографией и текстами...
Но вернемся к заметке о чудо-ребенке. Возможно ли, чтобы четырехлетняя девочка действительно могла делать замечательные фотографии? И как определить, не была ли та фотовыставка очередной фикцией, имеющей рекламные цели? Так хотелось бы, чтобы описанное оказалось правдой...
Давненько фотографический мир живет убеждением, что настоящая зрелость приходит к фотографам после сорока. Но, кажется, это действительно так. Я не раз становился свидетелем того, как мальчики, приходившие работать в газету “с нуля”, лаборантами, - за три месяца осваивали ремесло репортера в такой степени, что вполне профессионально могли снять что угодно. Даже футбол.
Секрет в том, что репортерская работа складывается из ряда (правда, весьма длинного) стереотипных приемов, используемых в стандартных ситуациях, которых как раз не очень-то и много. Но я уже говорил, что репортеры в ряду всех фотографов вообще стоят чуть выше простых бытовиков. Но ниже всех остальных фотомастеров. На рекламного фотографа надо учиться гораздо дольше, чем три месяца.
Фотографу Островскому в пору, когда разразился описанный выше скандал с детской проституцией, не было, кажется, и двадцати. С другой стороны, это уже взрослый субъект, отвечающий за все. И он к тому времени уже впитал в себя основные принципы нашей, отечественной фотографической школы. Яблоко от яблони, как говорится…
Труднее, усвоив ряд приемов (и в западной прессе их число ограничено), оттолкнуться от них и попытаться придумать что-то свое. Универсальный закон фотографии гласит: все уже придумано и снято до нас. Но кто действительно следует в своей деятельности этому закону, все-таки, глуповат. Жизнь все же непрерывно меняется, и новых объектов съемки, тем более, событий, - не убудет, по крайне мере, в ближайшие годы.
Для того, что бы видеть, нужно, как минимум, следовать завету “будьте как дети”. Любая творческая личность в большей мере, чем нетворческая, хранит в себе ребенка. Точнее даже, не “хранит ребенка”, а остается таковым - в определенной степени, конечно.
Если в человека заронена искра Создателя, по идее он должен нести эту частичку в себе. Любой художник получает (нет - скорее забирает) способность заново творить мир. Свой мир. Дети подобное действо по сотворения Мира проделывают сотни раз - начиная с песочницы - и даже не задумываются о дерзости своего поступка. Как только начинаешь постигать, что создание “всего из ничего” - сказочная задача, - сразу почему-то отпадает желание творить. “Художник, - говорил Тарковский, - это человек с психологией и воображением ребенка”. Но фотограф, в отличие от художника (будь то художник кисти, слова или фортепиано) - не во всем свободен в своей деятельности. Можно придумать синтетический жанр вроде фотограммы или коллажа, но это можно причислить скорее к области именно изобразительного искусства.
Фотограф тоже придумает свой мир. Как минимум, из ткани бытия он вычленяет то, что ему дорого и что он считает достойным того, чтобы быть запечатленным. Он Царь и Бог этого мира. И он так же, как и другие художественные миры, одной своей частью умрет с уходом создателя, другой же частью - создаст некую иллюзию вечности.
Но вдруг мы не носители Божественной искры? Кто даст гарантию того, что человечество не соперник животворящему началу Вселенной? И мы сами себе льстим, представляя, что будто бы имеем право на владение некоторой частью времени и пространства. Хотя, это всего лишь гипотеза...
Я всю кручу “вокруг да около”, однако, надо бы и произнести главное слово, которое станет героем моих измышлений: творчество.
Фотографическое творчество ни на что не похоже (ближе всего к нему кинодокументалистика). Если в других искусствах над дилетантами можно посмеяться или просто относится к ним со сдержанной иронией, в фотографии все, взявшие в руки фотоаппарат, абсолютно равны, в том числе и 4-летняя Настя.
Можно до бесконечности спорить, в какой момент имеет место акт творчества в деятельности фотографа, но, если посмотреть здраво, творческая личность находится в состоянии поиска перманентно (не случайно среди людей искусства велик процент психических и прочих отклонений), и, по сути, нет смысла выделять из творческого процесса печать снимков, проявку или даже разрезание пленок или раскидываение файлов по папкам.
Когда я искал наиболее удачное описание процесса творчества у фотографа, из мнений самих фотографов я не смог вычленить ничего не то что понятного, но хотя бы близкого к пониманию. Складывалось такое впечатление, что фотографы любыми способами стараются закамуфлировать свои тайны. Замечу, что в фотографии (по крайней мере, в фотографии, обслуживающей российскую прессу) вообще не существует никаких школ: каждый фотограф старается действовать в одиночку, и если репортеры соединяются в какие-то группы, то только для того, чтобы не страшно было находиться в “горячей точке” или в любом другом месте, где существует риск неадекватных действий со стороны темных личностей.
И еще: всякая школа подразумевает учителя, но учитель в любом случае, причем, подсознательно, будет “раскручивать”, культивировать свой индивидуальный стиль, но ведь многие знают, что стиль - это человек, а потому здравомыслящий ученик все силы положит на отрицание своего учителя, даже если он его безмерно уважает. Кстати, здесь большую роль играют экономические причины: никто не захочет делиться гонораром. В общем, нет ясности в описании процесса фотографического творчества. Хотя бы, потому, что существуют проблемы жизни, которые, мягко говоря, находятся в противоречии с творчеством.
Состояние, близкое к состоянию человека, занимающегося фотографической деятельностью (по крайней мере, вашего покорного слуги), я нашел у Гете. Пускай цитата покажется длинной, но она, на мой взгляд, гениально передает пантеистический настрой, так порой нужный фотографу. Замечательно уже только то, что слова эти написаны за полсотни лет до изобретения фотографии:
“...бывало, я слышал птичий гомон, оживляющий лес, и миллионные рои мошек весело плясали в красном луче заходящего солнца, и последний яркий блик выманивал из травы гудящего жука; а стрекотание и возня вокруг привлекали мои взоры к земле, и мох, добывающий себе пищу в голой скале подо мной, и кустарник, растущий по сухому, песчаному косогору, открывали мне кипучую, сокровенную, священную жизнь природы: все, все заключал я тогда в мое трепетное сердце, чувствовал себя точно божеством посреди этого буйного изобилия, и величественные образы безбрежного мира жили, все одушевляя во мне! Исполинские горы окружали меня, пропасти открывались под мною, потоки свергались вниз, у ног моих бежали реки, и слышны были голоса лесов и гор! И я видел их, все эти непостижимые силы, взаимодействующие и созидающие в недрах земли, на земле же и в поднебесье копошатся бессчетные племена разнородных созданий, все, все населено многоликими существами, а люди прячутся, сбившись в кучу, по своим домишкам и воображают, будто они царят над всем миром!..”
Ну как здесь не сравнить стили двух немцев: Иоганна Гете и Георга Шульца (с книжки которого я начинал свое повествование)! Однако, поэтами не обделен ни один народ.
Еще один немец, Герман Гессе, по поводу мировоззрения Гете заметил, что этому гению, как никому, дано было чувствовать “сомнительность, безнадежность человеческой жизни - великолепие мгновения и его жалкое увядание, невозможность оплатить прекрасную чистоту чувства иначе, чем тюрьмой обыденности, жгучую тоску по царству духа, которая вечно и насмерть борется со столь же жгучей и столь же священной любовью к потерянной невинности природы, все это ужасное метание в пустоте и неопределенности, эту обреченность на бренность, на всегдашнюю неполноценность, на то, чтобы вечно делать какие-то дилетантские попытки, - короче говоря, всю безвыходность, все жгучее отчаяние человеческого бытия”.
Как психология, так и философия пока не пришли к более-менее внятной теории творчества, хотя, большинство исследователей сходятся на том, что творчество - вовсе не длительный процесс (точнее, видимая часть этого айсберга). Специалисты выделяют в процессе творчества прежде всего то, что оно проявляется как одномоментный акт постижения внутренних связей того или иного явления (или структуры). Для описания закономерностей процесса творчества создана специальная наука эвристика, которая даже имеет своих “классиков” (у нас это, к примеру, Павел Симонов и Лев Выготский).
Даже ученые-материалисты (коими ныне быть немодно), утверждают, что самый загадочный аспект творчества - интуиция - не подвержен описанию. Психологический механизм интуиции немного понятен исследователям (дело там, кажется в функциональном различии полушарий мозга), но, по всей видимости, главное в интуиции - тайна. Для фотографии это очень важно, так как во время съемки необходимо соображать предельно быстро, чтобы вовремя нажать на клавишу. Один неплохой фотограф заметил даже, что у представителей нашего цеха должно быть только одно умение: мгновенно соображать. Остальное прикладывается автоматически.
Николай Бердяев отмечал, что творчество складывается из внутренней и внешней сторон. В первоначальном творческом акте человек как бы стоит перед лицом Божьим, во вторичном же акте он стоит перед лицом людей и мира. Интуиция относится к первичному акту. Каждая книга, статуя, доброе дело, - есть охлажденность, потухание первичного огня. “Творческое горение, творческий взлет всегда направлены на создание новой жизни, нового бытия, но в результате получаются охлажденные продукты культуры”. В этом проявляется трагедия творчества и его граница.
К тому же, по Бердяеву, творчество как бы стоит вне этики и вне закона и предполагает другую этику. Творец как бы оправдывается своей деятельностью. Пускай искусство - это только символы и образы, но по мнению русского философа, только они могут приблизить к тайне бытия. Если следовать такой логике, фотография оперирует не только символами и образами, но и реальным миром, а, следовательно, этот вид художественной деятельности дальше всего от Тайны. Получается, фотография менее совершенное из всех искусств? Но ведь светопись - это не искусство... Частью это - само естество!
Ролан Барт утверждал, что фотография не “влезает” в стандартную классификацию: “...На каком основании выбирается (фотографируется) один объект, одно мгновение, а не другой или другое? Фотография не поддается классификации, потому что нет ни малейшей причины маркировать те или иные из ее случайных проявлений. Возможно, ей хотелось бы достичь языкового достоинства, стать столь же значительной, уверенной в себе и благородной, как знак. Но для того, чтобы знак был, сначала нужно, чтобы была метка. Лишенные принципа маркировки, снимки превращаются в знаки, которые не закрепляются, которые сворачиваются, как молоко. Что бы оно ни изображало, в какой бы манере ни было выполнено, само фото никогда не видимо, точнее, смотрят не на него.”
Бердяев говорил, что смысл творчества (любого вообще) “в упреждении преображений мира, а не в закреплении этого мира в объективном совершенстве”. Творчество - это борьба против объективности мира, борьба против материи и жестокого закона необходимости.
Но культура - это ловушка. Цивилизация, создаваемая человеком, порабощает его. Человек попадает в рабство к культурным ценностям. Мы, возможно сами не желая того, превращаем в идолы науку, искусство и все иные проявления культуры, что превращает нас в рабов. “Сайентизм, эстетизм, снобизм культурности - сколько форм человеческого рабства...” В своей книге “Смысл творчества” Бердяев утверждает, что культура со всеми своими ценностями, хоть она я является средством для духовной жизни, духовного восхождения человека, превратилась в самоцель, подавляющую творческую свободу человека. Произошла подмена целей и средств. “Актуализм цивилизации требует от человека всевозрастающей активности, но этим требованием он порабощает человека, превращая его в механизм. Человек делается средством нечеловеческого актуального процесса, технического и индустриального. Результат этого актуализма совсем не для человека, человек для этого результата. Духовная реакция против этого актуализма есть требование права на созерцание. Созерцание есть передышка, обретение мгновения, в котором человек выходит из порабощенности потоком времени. В старой культуре бескорыстное созерцание играло огромную роль. Но исключительная культура созерцания может быть пассивностью человека, отрицанием активной роли в мире...”
Ну, как здесь не вернуться к вечной формуле “будьте как дети” и к пантеизму Гете? Фотография - замечательное средство, помогающее созерцанию. Бердяевское “обретение мгновения” находит в светописи материальное выражение. “Остановись, мгновенье - ты прекрасно!” - это, между прочим, Гетевские слова.
Из великих фотографов пытались делать “фотографических гуру” (как правило, занимались этим посредственности) и многие интервьюеры старались “выудить” у мастеров тайны их искусства. Получалось иногда красиво, но... что мы можем почерпнуть из этих мнений? Вот, к примеру, высказывания Картье-Брессона:
“Факты сами по себе не интересны. Самым важным является точка зрения на факт, в фотографии это восхищение фактом, если, конечно, это восхищение вы испытываете.”
“Мы играем с исчезающими вещами. И, как только они исчезнут, их нельзя оживить... У писателя есть время подумать, прежде чем он создаст слово и нанесет его на бумагу. Для нас же исчезнувшее ушло навсегда, отсюда наши тревоги, но также единственность нашего ремесла.”
“Фотограф должен полностью забыть о себе чтобы умножить силу воображения. Он должен слиться с тем, что видит... Я люблю присутствовать при происходящем. Как если бы я говорил: “Да! Да! Да!”... Никаких “может быть” или “вероятно”. От “может быть” надо отказаться. “Да” - это мгновение. Это настоящее. И спуск затвора означает - слиться с ним.”
“Факты не интересны”. “Вещи исчезают и в этом наша игра”. “Слиться с настоящим”. Пожалуй, больше всего это напоминает словесную игру “в прятки”. Великий француз говорит красиво, страстно, но... много ли пытливый ученик может почерпнуть из этих слов? Складывается впечатление: чем больше слов, тем правда более сокрыта. Или - просто Картье-Брессон не хочет (или - не может?!) выразить свою идею?
От великого человека ждут великих слов, но ведь он не относится к фотографам “разговорного жанра” (типа меня), и вовсе не желает, чтобы залезали к нему в душу.
Другой француз, Поль Валери, заметил: “Теории художника всегда толкают его любить то, что он не любит, и не любить того, что он любит”.
Один ныне преуспевающий русский фотограф любил (до недавнего времени) повторять, что средний фотограф способен за свою жизнь “выдать” 2-3 гениальные карточки. Гениальный фотограф - 10 гениальных карточек. Про себя он, кстати, говорил, что все свои гениальные карточки он уже сотворил (правда, молчал об их количестве).
В одном из номеров фотографической газеты “Фокус”, издаваемой чудаками, “зацикленными” на фототехнике, появилась статья: “Устройство мозга фотографа” с маленьким подзаголовком: “Чем снимает фотограф?” Естественно, статья написана для того, чтобы просто проинформировать людей, увлекающихся фотографией: из чего, собственно, состоит человеческий мозг. Тем не менее, сама постановка вопроса о существовании у фотографа не только мозга как такового, но и мозга, отличного от других, не только забавна, но и поучительна. Пускай не весь мозг, но маленькая частичка его у человека, занимающегося фотографией будет отличаться от мозга “стандартного” человека (если таковой имеются).
Уносимый потоком времени, человек непрерывно меняется, и, естественно, меняется отношение его ко многим вещам, в том числе и к фотографии. А уж - если человек считает себя “продвинутым” в области фотографии, эти изменения происходят не только часто, но и спорадически. Очень многие начинают с увлечения техникой, а, возможно даже, с продажи фототехники, но в определенный момент испытывают туманное и немного сладостное чувство неполноты, предвкушения. К тому же, профессия фотографа (особенно в прессе) изрядно романтизирована - и к этому есть существенные посылы: в большинстве случаев (тоже удивительный факт!) мифы о необыкновенных приключениях фотографов оказываются верны (хотя бы отчасти).
Фотографы действительно рискуют жизнями, они попадают в “ямы”, “зинданы”, в заложники, они могут быть допущены к знаменитым террористам, которые тоже не чужды тщеславия. При удаче (если ее можно назвать таковой) можно стать эксклюзивным фотографом президента или какого короля. И путь иные нудят про то, что лучше быть королем фотографов, чем фотографом королей - может быть, все это тоже от ущемленного тщеславия?
Есть еще один существенный момент: фотограф входит в “богему”. Может быть, и не на полных правах; все-таки, за исключением нескольких “фото-звезд” (да кто их знает-то!), фотографы относятся к разряду “обслуги”, но все-таки это - “тусовка”. Так же можно относиться и к пишущей братии, но профессионалы-то знают: без журналистов звезды были бы не слишком знакомы человечеству.
И тем не менее, в любом положении, фотограф занят особенным, ни на что не похожим родом деятельности, отражением которой призвано стать фотографическое произведение. “Фотограф короля” (президента, генсека, премьера, олигарха) творит миф. Это факт. Но есть то, что такой фотограф делает “не для всех” - это и есть его оправдание и вообще смысл. Боже, сколько таких “безупречных во всех смыслах” фотографов после свержения своих хозяев (или спонсоров) продавали их, во всех неприглядных ракурсах, налево и направо, за баксы и рубли, - без всяческой оглядки на какую-то такую честь или совесть!
Можно сочинить многие сотни страниц о том, как научиться делать классные снимки. Но о том, как создать хотя бы одну гениальную фотографию... нет, вряд ли можно придумать даже одну захудалую мысль. Точнее, одна мысль все же есть: “для этого нужно быть гением”! А уж 3 гениальные карточки или 10, - это уже вторично. Мне кажется, что после второй таковой (“гениальной” или просто выдающейся) фотографии остальные “классные карточки” делать будет просто легко. В том-то и беда...
Фотографы сохранили в своем профессиональном сленге это устаревшее слово “карточка” потому, наверное, что в самом этом слове содержится все отношение к предмету своего занятия. Я бы сказал, отношение надменное. Возможно, это отношение тоже - порождение “комплекса неполноценности” фотографа, о котором мы уже говорили выше.
А понятно ли Вам, к примеру, такое выражение: “съемка с пупа”? Чаще всего: “снято с пупа”, - говорят, если хотят выразить, что карточка “недокручена”. То есть, она несовершенна. Но, если посмотреть архив “Уолрлдпрессфото”, там среди снимков-победителей вы найдете множество карточек, снятых “с пупа”. Или - как бы снятых. То есть, кажущаяся незавершенность, “недокрученность” - своеобразный стиль. Или принцип. Все-таки, репортаж должен обладать хоть каким-нибудь качеством, характерным для самой жизни, многие акты которой тоже творятся как бы “с пупа”. То есть “съемка с пупа” - своеобразное искусство со своими правилами и законами.
В современной фотографии этот стиль (или принцип) особенно в чести. Правда, наравне со стилем, называемым иногда “фотографической провокацией” - придумано не мной, а одним Йошкар-олинским (из города Йошкар-Ола) мастером, Сергеем Чиликивым. Здесь действует совершенно другой принцип: надо выстроить кадр, стать заметным, своеобразным “центром вселенной”, а дальше... Дальше начинается игра. Игра со снимаемым (или снимаемыми), с “мертвой” натурой и вообще с мирозданием. Казалось бы, это просто один из приемов, но многие могут это назвать “индивидуальным стилем”. Это не совсем постановка, о которой говорилось раньше. Это - действительно прекрасная игра, полная неожиданных открытий. Беда только в том, что многих фотографов буквально “зацикливает” либо на “съемке с пупа”, либо на “фото-провокации”.
В замечательной и доброй книге Владимира Никитина “Рассказы о фотографах и фотографиях” (Ленинград, 1991 год) есть очерк о Павле Кривцове. Вначале автор (тоже профессиональный фотограф, что, в общем-то, редкость для пишущих о фотографии) размышляет о методах подходах к фотографическому творчеству (он разделяет съемку на “длительное фотонаблюдение” и “реконструкцию фактов”). Кстати, в очерке говорится: “...Не так уж часто фоторепортеры анализируют свою творческую кухню. Чаще всего разговор сводится к “географии”, необычным ситуациям, в которых приходилось работать, к технике съемки, и очень редко заходит речь о самом главном - ради чего все это делается...”
В диалоге с автором книги Кривцов излагает аргументы, оправдывающие применение в репортаже метода “фотографической провокации”. Вот они:
“...Вот сидит передо мной человек, руки сложил, смотрит на меня, курит, грустит и смеется. Я его снимаю. Что я при этом делаю? Я исследую его реакцию на себя. Или вот, например, мне пришлось снимать шахтеров, возвращавшихся после смены. По моему замыслу (!!! - Г.М.) их должны были встречать жены и дети. Это, казалось бы, целиком организованное действие при внимательном рассмотрении дает великолепный материал для наблюдений и размышлений. Только надо уметь увидеть эти детали. Какая удивительная ситуация родилась тут же, когда дочка одного из шахтеров, девочка лет семи, увидев отца и его товарищей, вдруг заплакала. Я спросил: “Что с тобой?” Она говорит: “Отца жалко. Он грязный”. Она до сих пор не видела отца таким грязным, она даже и не представляла, как трудна его профессия. Для нее это открытие. Для меня тоже!.. Или другая сцена. Жена вручила цветы своему мужу-шахтеру, поцеловала его и затем протягивает ему сына - мальчонку трех-четырех лет. Он вроде бы видит, что это его отец, но одновременно не узнает его: он тоже никогда не видел его усталым, в грязной одежде... Она подносит его еще ближе к отцу, а сын отстраняется. И это для меня тоже открытие. В этой организации я не вижу ничего театрального, ведь так и было когда-то и так должно быть. Другое дело, что изменились условия жизни и теперь уже редко кто из жен встречает главу семейства с работы. Но это же естественные человеческие отношения, может быть скрываемые, однако когда мы создаем определенные условия, люди раскрывают свои душевные качества...”
Русские фотографы заработали на международных конкурсах всевозможные “гран-при” и “золотые глаза”. Вы помните, за какие карточки? Ну, хотя бы на последнем “Уолрдпрессфото”? Где они, гениальные фотографии? Но, может быть, дело в том, что “фотографии для профессионалов” и “фотографии для человечества” имеют разные ценностные критерии? “Уолрдпрессфото” - тоже форма фотографического “междусобойчика”. Вот уж где можно с точностью говорить о том, что мозг фотографа отличен от мозга обычного человека!
Яркий пример “фотографа для людей” (а не “фотографа для фотографов”) - Джулия Камерон. Эта англичанка, родившаяся в богатой семье, стала заниматься фотографией в весьма преклонном возрасте. В круг ее фотографических интересов входил так называемый “бомонд”, литературный и научный круги. Современники-профессионалы буквально плевались на ее снимки: настолько они были отвратительно выполнены в техническом смысле. Дело в том, что портреты у Джулии получались не только нерезкими, но и “шевеленкой”, то есть, смазанные. Создавалось впечатление, что фотокамеру взяла в руки абсолютная идиотка, не понимающая, для чего он предназначен.
И при жизни Камерон, и после ее ухода на ее работы обрушивались горы упреков. Тем не менее, время изменило отношения к этим “скверным карточкам”, придало им особенный налет, сообщающий им, по словам А. Вартанова, “удивительную духовную глубину”. Такая, с позволения сказать, “техника явного несовершенства” как бы подчеркивала простую мысль, что мир зыбок и любой миг стремится растворится в небытии. Вот оно, истинное чувство хрупкости бытия в подлинном его проявлении!
Время поступило по-своему справедливо: образы таких людей, как Гершель, Теннисон, Лонгфелло, Дарвин дошли до нас именно через призму восприятия Джулии Камерон. Мало кто знает теперь, что портреты этих знаменитостей сотворены “ненормальной теткой”, не в меру эксплуатировавшей банальный фотографический прием и называющей это стилем. Сколько таких “тетек” и “дядек”, гениальных дилетантов, являются нашими современниками?
К великому сожалению (или к радости!) будущее не склонно с нами делиться решениями о том, что будет отобрано для вечного хранения в анналах человечества. Но что мы теперь имеем на виду в сегодняшней, а не будущей жизни? Во многих современных газетах можно найти обзоры фотовыставок. На одну из таких заметок я наткнулся недавно:
“... “Новый рай” Олега Кулика - это огромные фотоколлажи с видами природы и резвящихся животных. Среди животных виднеется, как отражение в стекле, фигура самого Кулика, очень откровенно занимающегося любовью с некоей дамой. Это, конечно, не порнография, поскольку все непристойности лишь намекают на неподцензурную и лишенную человеческого ханжества жизнь животных. Но и порнография тоже, поскольку Кулик показывает выставку все же не оленям и собачкам, а закомплексованным людишкам.
Самый неприятный проект презентовал Арсен Савадов. На “Арт-Москве” были выставлены его большие фотографии, где чумазые шахтеры в душевой примеряют на себя балетные пачки. Публика тогда много говорила о насилии над моделями, которое позволяет себе художник. На “Мастерской” Савадов показал “Книгу мертвых” - фотографии бытовых, семейных, жанровых сценок, составленных из натуральных трупов. Зрелище, надо сказать, отвратительное, а цинизму художника остается только поражаться.
Конечно, с точки зрения актуального искусства подобные вещи можно назвать “продвинутыми”. Художники, практикующие насилие в разных его формах, есть в каждой стране, и их проекты неизменно имеют большой резонанс...”
Ну, насчет трупов, - может, и перебор. А вот, что касается шахтеров в пачках... наверное, “принцип Павла Кривцова” здесь соблюден с педантической строгостью.
продолжение
